Диалог во тьме
Часть 1
Голос: Ты оказался совсем другим человеком, чем я думал.
Я: Я за это не в ответе.
Голос: Однако, ты сам ввел меня в заблуждение.
Я: Я никогда этого не делал.
Голос: Однако, ты любил прекрасное – или делал вид что любишь.
Я: Я люблю прекрасное.
Голос: Что же ты любишь? Прекрасное? Или одну женщину?
Я: И то и другое.
Голос (с холодной усмешкой): Похоже, ты не считаешь это противоречием.
Я: А кто же считает? Тот, кто любит женщину, может не любить старинного фарфора, но это просто потому, что он не понимает прелести старинного фарфора.
Голос: Эстет должен выбрать что-то одно.
Я: К сожалению, я не столько эстет, сколько человек от природы жадный. Но в будущем я, может быть, выберу старинный фарфор, а не женщину
Голос: Значит, ты непоследователен.
Я: Если это непоследовательность, то в таком случае больной инфлюэнцей, который делает холодные обтирания, самый последовательный человек.
Голос: Перестань притворяться, будто ты силен. Внутренне ты слаб. Но, естественно, ты говоришь такие вещи только для того, чтобы отвести от себя нападки, которым ты подвергаешься со стороны общества.
Я: Разумеется, я и это имею в виду. Подумай прежде всего вот о чем: если я не отведу нападки, то в конце концов буду раздавлен.
Голос: Какой же ты бесстыжий малый!
Я: Я ничуть не бесстыден. Мое сердце даже от ничтожной мелочи холодеет словно прикоснулось ко льду.
Голос: Ты считаешь себя человеком полным сил?
Я: Разумеется, я один из тех, кто полон сил. Но не самый сильный. Будь я самым сильным, вероятно, спокойно превратился бы в истукана, как человек по имени Гете.
Голос: Любовь Гете была чиста.
Я: Это – ложь. Ложь историков литературы. Гете в возрасте тридцати пяти лет бежал в Италию. Да. Это было не что иное, как бегство. Эту тайну, за исключением самого Гете, знала только мадам Штейн
Голос: То, что ты говоришь, – самозащита. Нет ничего легче самозащиты.
Я: Самозащита – не легкая вещь. Если б она была легкой, не появилась бы профессия адвоката.
Голос: Лукавый болтун! Больше никто не захочет иметь с тобой дела.
Я: У меня есть деревья и вода, волнующие мое сердце. И есть более трехсот книг, японских и китайских. восточных и западных
Голос: Но ты навеки потеряешь своих читателей.
Я: У меня появятся читатели в будущем.
Голос: А будущие читатели дадут тебе хлеба?
Я: И нынешние не дают его вдоволь. Мой высший гонорар – десять иен за страницу.
Голос: Но ты, кажется, имел состояние?
Я: Все мое состояние – участок в Хонзё размером в лоб кошки. Мой месячный доход в лучшие времена не превышал трехсот иен.
Голос: Но у тебя есть дом. И хрестоматия новой литературы…
Я: Крыша этого дома меня давит. Доход от продажи хрестоматии я могу отдать тебе, потому что получил четыреста пятьдесят иен.
Голос: Но ты составитель этой хрестоматии. Этого одного ты должен стыдиться.
Я: Чего же мне стыдиться?
Голос: Ты вступил в ряды деятелей просвещения.
Я: Ложь. Это деятели просвещения вступили в наши ряды. Я принялся за их работу.
Голос: Ты все же ученик Нацуме-сенсея!
Я: Конечно, я ученик Нацуме-сенсея. Ты, может быть, знаешь того Сосеки-сенсея, который занимался литературой. Но ты, вероятно, не знаешь другого Нацуме-сенсея, гениального, похожего на безумца
Голос: У тебя нет идей. А если изредка они и бывают, то всегда противоречивы.
Я: Это доказательство того, что я иду вперед. Только идиот до конца уверен, что солнце меньше кадушки.
Голос: Твое высокомерие убьет тебя.
Я: Иногда я думаю так: может быть, я не из тех, кто умирает в своей постели.
Голос: Похоже, ты не боишься смерти? А?
Я: Я боюсь смерти. Но умирать нетрудно. Я уже не раз набрасывал петлю на шею. И после двадцати секунд страданий начинал испытывать даже какое-то приятное чувство. Я всегда готов без колебаний умереть, когда встречаюсь не столько со смертью, сколько с чем-то неприятным.
Голос: Почему же ты не умираешь? Разве в глазах любого ты не преступник с точки зрения закона?
Я: С этим я согласен. Как Верлен, как Вагнер или как великий Стриндберг.
Голос: Но ты ничего не делаешь во искупление.
Я: Делаю. Нет большего искупления, чем страдание.
Голос: Ты неисправимый негодяй.
Я: Я скорее добродетельный человек. Будь я негодяем, я бы так не страдал. Больше того, пользуясь любовью женщин, я вымогал бы у них деньги.
Голос: Тогда ты, пожалуй, идиот.
Я: Да, пожалуй, я идиот. « Исповедь глупца» написал идиот по духу мне близкий.
Голос: Вдобавок, ты не знаешь жизни.
Я: Если бы знание жизни было самым главным, деловые люди стояли бы выше всех.
Голос: Ты презирал любовь. Однако теперь я вижу, что с начала и до конца ты ставил любовь выше всего.
Я: Нет, я и теперь отнюдь не ставлю любовь выше всего. Я поэт. Художник.
Голос: Но разве ты не бросил отца и мать, жену и детей ради любви?
Я: Лжешь. Я бросил отца и мать, жену и детей только ради самого себя.
Голос: Значит, ты эгоист.
Я: К сожалению, я не эгоист. Но хотел бы стать эгоистом.
Голос: К несчастью, ты заражен современным культом «эго».
Я: В этом-то я и есть современный человек.
Голос: Современного человека не сравнить с древним.
Я: Древние люди тоже в свое время были современными.
Голос: Ты не жалеешь своих детей и своей жены?
Я: Разве найдется кто-нибудь, кто бы их не жалел? Почитай письма Гогена.
Голос: Ты готов оправдывать все, что ты делал.
Я: Если б я все оправдывал, я не стал бы с тобой разговаривать.
Голос: Значит, ты не будешь себя оправдывать?
Я: Я просто примиряюсь с судьбой.
Голос: А как же с твоей ответственностью?
Я: Одна четверть – наследственность, другая четверть – окружение, третья четверть – случайности, на моей ответственности только одна четверть.
Голос: Какой же ты мелкий человек.
Я: Все такие же мелкие, как я.
Голос: Значит, ты сатанист
Я: К сожалению, я не сатанист. Особенно к сатанистам зоны безопасности я всегда чувствовал презрение.
Голос (некоторое время безмолвен): Во всяком случае, ты страдаешь. Признай хоть это.
Я: Не переоценивай! Может быть, я горжусь тем, что страдаю. Мало того, «бояться утерять полученное» - такое с сильными не случается.
Голос: Может быть, ты честен. Но может быть, ты просто шут.
Я: Я тоже думаю – кто я?
Голос: Ты всегда был уверен, что ты реалист.
Я: Настолько я был идеалистом.
Голос: Ты, пожалуй, погибнешь.
Я: Но то, что меня создало, – создаст второго меня.
Голос: Ну и страдай сколько хочешь. Я с тобой расстаюсь.
Я: Подожди. Сначала скажи мне: ты, непрестанно меня вопрошающий, ты, невидимый для меня, - кто ты?
Голос: Я? Я ангел, который на заре мира боролся с Иаковом.
Часть 2
Голос: У тебя замечательное мужество.
Я: Нет, я лишен мужества. Если бы у меня было мужество, я не прыгнул бы сам в пасть ко льву, а ждал бы, пока он меня сожрет.
Голос: Но в том, что ты сделал, есть нечто человеческое.
Я: Нечто человеческое – это в тоже время нечто животное.
Голос: Ты не сделал ничего дурного. Ты страдаешь только из-за нынешнего общественного строя.
Я: Даже если бы общественный строй изменился, все равно мои действия непременно сделали бы кого-либо несчастным.
Голос: Но ты не покончил с собой. Как-никак у тебя есть силы.
Я: Я не раз хотел покончить с собой. Например, желая, чтобы моя смерть выглядела естественной, я съедал по десятку мух в день. Проглотить муху, предварительно ее искрошив, - пустяк. Но жевать ее – противно.
Голос: Зато ты станешь великим.
Я: Я не гонюсь за величием. Чего я хочу – это только мира. Почитай письма Вагнера. Он пишет, что если бы у него было достаточно денег на жизнь с любимой женщиной и двумя-тремя детьми, он был бы вполне доволен и не создавая великое искусство. Таков даже Вагнер. Такая яркая личность, как Вагнер.
Голос: Во всяком случае, ты страдаешь. Ты – человек, не лишенный совести.
Я: Но моя жена всегда была мне верна.
Голос: В твоей трагедии больше разума, чем у иных людей.
Я: Лжешь. В моей комедии меньше знания жизни, чем у иных людей.
Голос: Но ты честен. Прежде чем что-то открылось, ты во всем признался мужу женщины, которую любишь.
Я: И то ложь. Я не признавался до тех пор, пока у меня хватало на это сил.
Голос: Ты поэт. Художник. Тебе все позволено.
Я: Я поэт. Художник. Но я и член общества. Не удивительно, что я несу свой крест. И все же он еще слишком легок.
Голос: Ты забываешь свое «я». Цени свою индивидуальность и презирай низкий народ.
Я: Я и без твоих слов ценю свою индивидуальность, но народа я не презираю. Когда-то я сказал: «Пусть драгоценность разобьется, черепица уцелеет». Шекспир, Гете, Тикамацу Мондзаемон когда-нибудь погибнут. Но породившее их лоно – великий народ – не погибнет. Всякое искусство, как бы ни менялась его форма, родится из его недр.
Голос: То, что ты написал, оригинально.
Я: Нет, отнюдь не оригинально. Да и кто оригинален? То, что написали таланты всех времен, имеет свои прототипы всюду. Я тоже нередко крал.
Голос: Однако ты и учишь.
Я: Я учил только невозможному. Будь это возможно, я сам сделал бы это раньше, чем стал учить других.
Голос: Не сомневайся в том, что ты сверхчеловек.
Я: Нет, я не сверхчеловек. Мы все не сверхчеловеки. Сверхчеловек только Заратустра, но какой смертью погиб Заратустра – этого сам Ницше не знает.
Голос: Даже ты боишься общества?
Я: А кто не боялся общества?
Голос: Посмотри на Уайльда, который провел три года в тюрьме. Уайльд говорил: «Покончить с собой – значит быть побежденным обществом».
Я: Уайльд, находясь в тюрьме, не раз замышлял самоубийство. И не покончил с собой только потому, что у него не было способа это сделать.
Голос: Растопчи добро и зло.
Я: А я теперь больше всего хочу стать добродетельным.
Голос: Ты слишком прост.
Я: Нет, я слишком сложен.
Голос: Но можешь быть спокоен. У тебя всегда будут читатели.
Я: Только после того, как перестанет действовать авторское право.
Голос: Ты страдаешь из-за любви.
Я: Из-за любви? Поменьше высокопарностей, годных для литературных юнцов. Я просто споткнулся о любовь.
Голос: О любовь всякий может споткнуться.
Я: Это только значит, что всякий легко может соблазниться деньгами.
Голос: Ты распят на кресте жизни.
Я: Этим не приходится гордиться. Убийца своей любовницы и похититель чужих денег тоже распяты на кресте жизни.
Голос: Жизнь не настолько мрачна.
Я: Известно, что жизнь темна для всех, кроме «избранного меньшинства». А «избранное меньшинство» - это другое название для идиотов и негодяев.
Голос: Так страдай сколько хочешь. Ты знаешь меня? Меня, который пришел нарочно, чтобы утешить тебя?
Я: Ты пес. Ты дьявол, который некогда пробрался к Фаусту под видом пса.
Часть 3
Голос: Что ты делаешь?
Я: Я только пишу.
Голос: Почему ты пишешь?
Я: Только потому, что не могу не писать.
Голос: Так пиши. Пиши до самой смерти.
Я: Разумеется – мне ничего иного и не остается.
Голос: Ты, сверх ожидания, спокоен.
Я: Нет, я ничуть не спокоен. Если бы ты был из тех, кто меня знает, то знал бы и мои страдания.
Голос: Куда пропала твоя улыбка?
Я: Вернулась на небеса к богам. Для того чтобы дарить жизни улыбку, нужен, во-первых, уравновешенный характер, во-вторых – деньги, в-третьих, более крепкие нервы, чем у меня.
Голос: Но у тебя, кажется, стало легко на сердце?
Я: Да, у меня стало легко на сердце, но зато мне пришлось возложить на голые плечи бремя целой жизни.
Голос: Тебе не остается ничего иного, как на свой лад жить. Или же на свой лад…
Я: Да. Не остается ничего, как на свой лад умереть.
Голос: Ты станешь новым человеком, отличным от того, каким был.
Я: Я всегда остаюсь самим собой. Только кожу меняю. Как змея…
Голос: Ты все знаешь.
Я: Нет, я не все знаю. То, что сознаю, - это только часть моего духа. Та часть, которую я не сознаю. Африка моего духа простирается беспредельно. Я ее боюсь. На свету чудовища не живут. Но в бескрайней тьме еще что-то спит.
Голос: И ты тоже мое дитя.
Я: Кто ты – ты, который меня поцеловал? О, да я тебя знаю!
Голос: Кто же я, по-твоему?
Я: Ты тот, кто лишил меня мира. Тот, кто разрушил мое эпикурейство. Мое? Нет, не только мое. Тот, из-за кого мы утратили дух середины, то, чему учил нас мудрец Древнего Китая. Твои жертвы – повсюду. И в истории литературы, и в газетных статьях.
Голос: Как же ты меня назовешь?
Я: Я…как тебя назвать не знаю. Но, если воспользоваться словами других, то ты – сила, превосходящая нас. Ты – владеющий нами демон.
Голос: Поздравь себя самого. Я ни к кому не прихожу для разговоров.
Я: Нет, я больше, чем кто-либо другой, буду остерегаться твоего прихода. Там, где ты появляешься, мира нет. Но ты, как лучи рентгена, проникаешь через все.
Голос: Так будь впредь настороже.
Я: Разумеется, впредь я буду настороже. Но вот когда у меня в руке перо…
Голос: Когда у тебя в руке будет перо, ты скажешь: приходи!
Я: Кто скажет - приходи?! Я один из мелких писателей. Иначе мира не обрести. Но когда в руке у меня будет перо, я, может быть, попаду к тебе в плен.
Голос: Так будь всегда внимателен. Может быть, я воплощу в жизнь, одно за другим, все твои слова. Ну, до свидания! Я ведь приду еще когда-нибудь.
Голос (один): Рюноске Акутагава! Рюноске Акутагава! Вцепись покрепче корнями в землю! Ты – тростник колеблемый ветром. Может быть, облака над тобой когда-нибудь рассеются. Только стой крепко на ногах. Ради себя самого. Ради твоих детей. Не обольщайся собой, но и не принижай себя. И ты воспрянешь.
